Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская
семья,
Поймет, что ни работою
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой —
семь. Внизу
пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч
своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои
предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность
семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти
свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела
пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы
своему секретарю «ты», а
своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Чем кончу длинный мой рассказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый старца гнев погас;
Фарлаф
пред ним и
пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в
семье своей.
А
пред ним всплывали смутно картины иной возможной жизни: вот он сидит в
семье своих окуровских людей, спокойно и солидно беседуя о разных делах, и все слушают его с почтительным вниманием.
С той поры, как она впервые себя сознала, до тех пор, как сказала
пред смертью: «Приими дух мой», она никогда не думала о себе и жила для других, а преимущественно, разумеется, для
своей семьи.
В силу таких обстоятельств пристав считался в числе приближенных людей Плодомасова. Боярин не забывал
семьи подьячего
своими милостями; снабжал закромы его амбаришек зерном, наптлы — огородиной, а задворок живностью; крестил у его жены
своих собственных детей и допускал его самого за подаянием
пред свое лицезрение.
Генерал в качестве «благодетеля» вносил за нее деньги, а через
семь лет неожиданно вздумал завершить
свои благодеяния, сделав ее
своею законною женой «
пред лицом неба и людей».
В
семье Грегуара отчасти было то же самое, что и в
семье Бодростиных: жена его была умнее его самого, обладала несравненно большею против него проницательностию, опиралась на
свое хорошее родство и привыкла довольно бесцеремонно не скрывать
пред мужем
своего превосходства.
Москва, узнавшая во всех мельчайших подробностях перипетии неслыханной в летописях истории борьбы из-за отречения от власти, происходившей в течение этих дней в недрах царственной
семьи, чисто русским сердцем оценила это самоотвержение и подчинение долгу двух великодушных братьев и каждому из них с сердечною готовностью и искренностью принесла
пред алтарем
свои верноподданнические чувства.